На Украине проходит «военная спецоперация». Это утверждение кажется неуместным в XXI веке, но оно, к сожалению, очень реальное. Рассказы о героизме и сопротивлении заполняют информационные сводки. Мы видим домохозяек, готовящих коктейли Молотова, которые они планируют использовать против захватчиков.
Мы также видим решительных мужчин, многие из которых никогда в жизни не прикасались к оружию, держащих в руках АК-47 и рассказывающих западным журналистам, что они готовы стрелять во врага, чтобы защитить свою родину.
Мы также видим сцены разрушений, раненых детей и бесчисленных беженцев, отчаянно ищущих убежища в соседних странах, переполненных страхом и печалью. Молодые призывники, разбомбленные и перемещенные гражданские лица – неизбежные, часто забытые и безымянные жертвы «спецоперации», особенно с тех пор, как в прошлом веке была изобретена «тотальная война». Все не могут отделаться от ощущения, что существует болезненный диссонанс между величественной риторикой о войне и болью бессильных людей, оказавшихся в ужасах вооруженного конфликта.
Война порождает несметное количество психологических травм, в дополнение ко всем другим потерям и травмам, связанным с ней. Боль посттравматического стресса может сохраняться долгое время после события, особенно если насилие носит постоянный и непрекращающийся характер. Пропаганда агрессора дегуманизирует жертв, чтобы облегчить и оправдать причиняемое им кровопролитие.
История разделила недавние конфликты на «хорошие» и «плохие» войны. Первая мировая война считается «плохой», поскольку, согласно распространенному мнению, в ней участвовали простые люди, чтобы удовлетворить амбиции своих правителей, и ничего не добились.
Вьетнам также считается «плохой» войной по тем же причинам. Вторая мировая война, напротив, часто рассматривается как «хорошая» война, в которой добро победило зло, хотя она также была самым ужасным, жестоким и катастрофическим событием в истории нашего вида. Любопытно, что ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство) ассоциируется у нас гораздо сильнее с «плохими» войнами, такими как Первая мировая война (в то время ее называли «снарядным шоком») и Вьетнам, чем со Второй мировой войной.
Как будто воспринимаемое моральное измерение данной войны должно определять, должен ли солдат или гражданское лицо быть травмирован ею или нет. Это действительно происходит, и данное явление получило название «моральная травма». Например, солдат, которого попросили применить насилие против невинного гражданского, может испытать моральную травму в виде болезненных травматических эмоций и не менее болезненных воспоминаний после этого события.
Однако мы очень сомневаемся, что в «хороших» войнах травмируется меньше людей или что их травмы значительно менее тяжелы, даже если они имеют желаемый исход для морально хорошей стороны в конфликте. Во всех войнах, включая нынешнюю «спецоперацию» на Украине, мы все желаем, чтобы жертвы агрессии жили хорошо, а вторгшийся агрессор потерпел поражение.
Однако, прежде всего, мы должны четко понимать, что война – это, по сути, очень плохо. Крайне важно никогда не забывать о страданиях невинных и просить наших лидеров сделать все возможное, чтобы избежать войн в будущем.
Слишком часто они этого не делают.
